Неточные совпадения
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под
колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем.
Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
Дороги до церкви не было ни на
колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать
старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
По наружному виду едва ли можно было определить сразу, сколько лет было Ляховскому, — он принадлежал к разряду тех одеревеневших и высохших, как
старая зубочистка, людей, о которых вернее сказать, что они совсем не имеют определенного возраста, всесокрушающее
колесо времени катится, точно минуя их.
— В
старой рольне [«Рольней» или «черпальней» на бумажных фабриках называется то строение, где в чанах вычерпывают бумагу. Оно находится у самой плотины, под
колесом. — Примеч. авт.].
Я отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям: неторопливо сменяясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, одно общее чувство, в котором слилось все, что я видел, ощутил, слышал в эти три дня, — все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, немолчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне, не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с почтенными
старыми церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы с проворно вертящимися
колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадьми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым дорогам, обсаженным яблонями и грушами…
Молодежь стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или генерала, а студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные
колесами старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Колеса давно уже не вертелись, валы обросли мхом, и сквозь
старые шлюзы просачивалась вода несколькими тонкими, неумолчно звеневшими струйками.
Монета зазвенела у самых ног
старого Кандыбы. Стук
колес смолк, видимо, проезжающие остановились, чтобы посмотреть, найдут ли слепые монету. Кандыба сразу нашел ее, и на лице появилось довольное выражение.
Петр Елисеич, конечно, был дома и обрадовался
старому сослуживцу, которого не знал куда и посадить. Нюрочка тоже ластилась к гостю и все заглядывала на него. Но Ефим Андреич находился в самом угнетенном состоянии духа, как
колесо, с которого сорвался привод и которое вертелось поэтому зря.
— А оттого-с, — отвечал Евгений Петрович, — что я человек
старый, может быть, даже отсталый, вы там будете все народ ученый, высокоумный; у вас будет своя беседа, свои разговоры, — что ж я тут буду как пятое
колесо в колеснице.
Большие мельничные
колеса, разбуженные шумливыми толчками воды, тоже вздрагивали, как-то нехотя подавались, точно ленясь проснуться, но через несколько секунд уже кружились, брызгая пеной и купаясь в холодных струях. За ними медленно и солидно трогались толстые валы, внутри мельницы начинали грохотать шестерни, шуршали жернова, и белая мучная пыль тучами поднималась из щелей старого-престарого мельничного здания.
Его лошади как подхватят с возом под гору, а он сразу как взметнется, старенький этакой, вот в таком, как я ноне, в послушничьем колпачке, и лицо какое-то такое жалкое, как у
старой бабы, да весь перепуганный, и слезы текут, и ну виться на сене, словно пескарь на сковороде, да вдруг не разобрал, верно, спросонья, где край, да кувырк с воза под
колесо и в пыли-то и пополз… в вожжи ногами замотался…
— Нет, родимый, ничего не узнал. Я и гонцам твоим говорил, что нельзя узнать. А уж как старался-то я для твоей милости! Семь ночей сряду глядел под
колесо. Вижу, едет боярыня по лесу, сам-друг со
старым человеком; сама такая печальная, а стар человек ее утешает, а боле ничего и не видно; вода замутится, и ничего боле не видно!
Летят облака, шуршат
колеса,
старый господин начинает потряхиваться, точно мешок с мякиной, его глаза закрываются…
Стоят по сторонам дороги
старые, битые громом березы, простирая над головой моей мокрые сучья; слева, под горой, над черной Волгой, плывут, точно в бездонную пропасть уходя, редкие огоньки на мачтах последних пароходов и барж, бухают
колеса по воде, гудят свистки.
Припоминаю невольно давно читанную мною
старую книжечку английского писателя, остроумнейшего пастора Стерна, под заглавием „Жизнь и мнения Тристрама Шанди“, и заключаю, что по окончании у нас сего патентованного нигилизма ныне начинается шандиизм, ибо и то и другое не есть учение, а есть особое умственное состояние, которое, по Стернову определению, „растворяет сердце и легкие и вертит очень быстро многосложное
колесо жизни“.
Колесо тихо скрипит, Валентин гнусаво и немолчно поёт всегда одну и ту же песню, слов которой Матвей никогда не мог расслушать. Двое мужиков работали на трепалах, двое чесали пеньку, а седой Пушкарь, выпачканный смолою, облепленный кострикой [Кострика (кострыга) отходы трепания и чесания конопли — Ред.] и серебряной паутиной волокна, похож на
старого медведя, каких водят цыгане и бородатые мужики из Сергача.
В
старые времена не поступали в театр, а попадали, как попадают не в свой вагон, в тюрьму или под
колеса поезда. А кто уж попал туда — там и оставался. Жизнь увлекательная, работа вольная, простота и перспектива яркого будущего, заманчивая и достижимая.
Один дубеченский мужик, кулак, торговавший водкой без патента, подкупал наших работников и вместе с ними обманывал нас самым предательским образом: новые
колеса на телегах заменял
старыми, брал наши пахотные хомуты и продавал их нам же и т. п.
В своих помещичьих скарбах Доримедонт Васильич отыскал
старую, ободранную рогожную кибитку, поставленную на две утлые дрожины на неокованных
колесах.
Поравнявшись с группою деревьев, которая с трех сторон закрывала церковь, извозчик позабыл о том, что советовал им
старый ловчий, — не свернул с дороги:
колеса телеги увязли по самую ступицу в грязь, и, несмотря на его крики и удары, лошади стали.
Однажды Пётр застал сына в сарае, мальчик пытался пристроить к
старому корыту
колесо тачки.
Как нарочно кто-то (из мужиков или босяков — неизвестно) снял с телеги новые
колеса и обменил их на
старые, потом, немного погодя, унесли две уздечки и клещи, и даже в деревне начался ропот.
Это центральное место, к которому все другие строения поселка как будто бы чувствуют почтение: сараи, сарайчики, амбары, амбарушки, хлевки и закутки, — все это с разных сторон обступило мельницу, поворотилось к ней лицом, смотрит на ее вращающееся
колесо, как безграмотные односельчане глядят на старушку, сотый раз повторяющую им по складам
старую, тихоструйную повесть.
И как весело было торговаться и спорит вместе со
старой Драгой, с продавцами-крестьянами, не выпускавшими своих трубок изо ртов, под визг поросят, привязанных на веревках к
колесам повозок.
Минут с двадцать проходили они по другим залам, где ткацкие паровые станки стояли плотным рядом и шел несмолкаемый гул
колес и машинных ремней. Побывали и в самом верхнем помещении, со
старыми ручными станками.
В общем вагоне первого класса «для курящих» по разным углам на просторе разместились:
старый еврей-банкир, со всех сторон обложившийся дорогими и прихотливыми несессерами; двое молодых гвардейских офицеров из «новоиспеченных»; артельщик в высоких со скрипом с сборами сапогах, с туго набитой дорожной сумкой через плечо; худощавый немец, беспрестанно кашляющий и успевший уже заплевать вокруг себя ковер на протяжении квадратного аршина, и прехорошенькая блондинка, с большими слегка подведенными глазами и в громадной, с экипажное
колесо, шляпе на пепельных, тщательно подвитых волосах.
Совершенная блондинка, с золотисто-льняным цветом роскошных волос, с миниатюрной, но изящной фигуркой, прелестным личиком прозрачной белизны и нежным румянцем, с ангельским, каким-то не от мира сего выражением, она была бесконечно доброй девушкой, обожающей своего
старого отца и довольной своим положением, находясь за последние годы безотлучно при нем, так как он уже несколько лет не сходил с кресла на
колесах, и ведя все домашнее хозяйство.
Припоминая давно читанную мною
старую книжечку английского писателя Стерна „Жизнь и мнения Тристрама Шанди“, решаю, что по окончании нигилизма у нас начинается шандеизм, ибо сие, по Стернову определению, такое учение, которое „растворяет сердце и легкое и вершит очень быстро многосложное
колесо жизни“.
О. Василий упал в трех верстах от села, посередине широкой и торной дороги. Упал он ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль, измолотую
колесами, истолченную ногами людей и животных. И в своей позе сохранил он стремительность бега; бледные мертвые руки тянулись вперед, нога подвернулась под тело, другая, в
старом стоптанном сапоге с пробитой подошвой, длинная, прямая, жилистая, откинулась назад напряженно и прямо — как будто и мертвый продолжал он бежать.